* * *
Спустя полчаса в квартире Милы раздается звонок в дверь. Девушка открывает – на пороге стоит сестра с двумя большими чемоданами:
– Ты права. Он – вор, и я ушла. Надеюсь, ты меня не прогонишь?
Мила растерянно кивает, помогает втащить чемоданы. Линда бушует:
– Ну, он у меня еще попляшет! Все-таки в научных кругах с нашим журналом считаются. Я ему устрою черный пиар!
Мила ведет Линду на кухню, ставит чайник, пытается успокоить сестру, но та продолжает бушевать:
– Нет, ты только представь: он даже и не подумал ничего отрицать! А главное:
спонсор знал о том, что изобретение краденое, и все равно помог запатентовать его на имя моего подлого муженька!
Мила роняет чашку, она разлетается на мелкие осколки:
– Как, изобретение Ильи уже запатентовано на имя Гриши?
Линда кивает, прячет лицо в ладони, горько плачет. Мила гладит сестру по голове:
– Ну, ничего, ничего. У тебя же есть оригиналы, мы напишем с тобой статью,
докажем правду.
Линда всхлипывает, поднимает голову:
– Работа! Я же забыла позвонить на работу! Конечно, чтобы ехать сегодня в редакцию, не может быть и речи. Ну, ничего, у меня еще есть два отгула…
Набирает прямой номер главного редактора. Тот снимает трубку моментально, будто ждал звонка:
– А, Линда! Хорошо, что сама позвонила. У меня для тебя новости.
Неприятные. Так что лучше сядь, если стоишь. – Линда непроизвольно садится на подлокотник кресла. – Журнал с тобой расстается. Причем, с сегодняшнего дня. И оговорюсь сразу: лучше уходи по собственному, иначе такое в трудовой книжке напишем, что потом никуда не устроишься. Все! Расчет можешь получить в любое время.
Линда, не веря услышанному:
– Вы шутите?
– Ничуть.
– Но можно хотя бы узнать причину?
– Нет.
Шеф дает отбой, Линда сидит с трубкой в руке, слышны противные короткие гудки. Мила подходит к сестре, забирает трубку, кладет ее на рычаг:
– Уволили? – Линда кивает. – Понятно. Это Гришиных рук дело.
Линда, спокойно:
– Скорее, его спонсора. Гриша на моего шефа не имеет влияния, он с ним едва знаком.
– А ты знаешь имя этого спонсора?
Линда отрицательно качает головой:
– Только имя. Митек какой-то. Таких в Москве – сотни тысяч.
Сестры долго сидят в молчании, на плите свистит чайник. Мила поднимается, выключает газ. Линда, удрученно:
– Вот и пригодилось то предложение. Только не тебе, а мне.
Мила, удивленно:
– Какое предложение?
– В газету «Золотая фишка» нужен журналист, писать о биржах-банках. Ты что, забыла? Пожалуй, позвоню прямо сейчас, не хватало еще и мне безработной остаться. Правда, на первое время я у Гриши кое-что прихватила (достает из маленькой сумочки конверт). Тут где-то тысячи две баксов должно быть…
Мила, всплеснув руками:
– Линда, да ты что?!
– Ничего, он не пропадет. Еще наворует.

* * *
Прошел месяц.
Деревня Лопухово, дом Ильи. Слава валяется на печи, листает «Календарь знаменательных дат», разглядывает фотографии великих людей, то и дело хлопает по страницам крылом:
– …от! И этот тоже – моя работа! Нет, не зря я все-таки трудилась в прошлый раз, столько имен в истории осталось.
Эврика, оторвавшись от стола, за которым Илья мастерит хитрую металлическую конструкцию, подлетает к Славе:
– Но это все в прошлом. А кого ты оставишь в истории после этого визита к
людям? Атасова?
Слава злится:
– Во-первых, я сделала это мимолетно и во хмелю. Можно подумать, ты никогда не ошибалась!
– Бывало, но мои ошибки не так дорого обходятся людям. А твой Атасов продает вооружение врагам своей страны! Это, по-твоему, не подлость?
Слава чистит перышки, реагирует равнодушно:
– Ха! Так все же продают!
Эврика, возмущенно:
– Нет, не все!
– Дорогуша, сейчас в России не продают только те, кто не имеет такой возможности.
Спор грозит перерасти в скандал, но тут Илья закручивает последний винтик в нечто, напоминающее каркас полукомбинезона, восклицает вслух:
– Все, готово! Только бы ходили!
Эврика, не дослушав аргументы Славы в пользу стяжателей, слетает с печки, садится Илье на плечо, целует его в щеку.
Привязав самоходы к багажнику мопеда, герой мчится к дому Зернова.

* * *
Сад за домом фермера огорожен высоким кирпичным забором. Меж грядок и клумб – широкие дорожки, выложенные светло-серыми тротуарными плитами. Маленький Илья сидит в инвалидной коляске. Внешне он кажется копией Ильи-большого – такой же рыже-вихрастый, с такими же искорками в серых глазах. Все домашние собрались у открытой террасы, на лицах – тревога и ожидание.
Илья-большой снимает с сиденья мопеда хитрую конструкцию, прощупывает каждый сантиметр металлического каркаса, обернутого в плотный эластичный материал. Илья-маленький звонко смеется:
– Это что, ходячий комбинезон?
Илья-старший улыбается:
– Да, что-то в этом роде. Сейчас мы тебя в него оденем.
Просит фермера подойти и поднять мальчика, навесу облачает того в подобие комбинезона, дает команду поставить Илью-маленького на землю, но пока поддерживать его под мышки. Отец беспрекословно повинуется. Илья щелкает крючками-задвижками конструкции, проверяет прочность металлических прутов, идущих от грудной клетки до ступней ног, удовлетворенно кивает. Нажимает на две кнопки, расположенные на поясе, они зажигаются зелеными лампочками. Еще раз проверяет надежность всех штырей:
– Готово. Отпускайте его!
Отец не решается, но Илья-маленький сам убирает от себя руки родителя. С удивлением обнаруживает, что стоит на земле без чьей-то помощи. Илья-страший, напряженно:
– Смотри и запоминай: этот рычажок надо опустить вниз, если идешь вперед, или поднять вверх, чтобы остановиться. Его еще можно повернуть налево, направо или вокруг, если надо повернуть в какую-то сторону. Понял? – Мальчик кивает. – А теперь опускай рычажок и иди вперед, не бойся. Только пока – маленькими шажками.
Ребенок осторожно делает один шаг, потом второй. В глазах фермера – слезы:
– Он идет! Сам идет!
Илья-маленький поворачивает рычажок влево, поворачивает, пытается идти быстрее. Илья-старший берет мальчика на руки:
– Пока хватит, от непривычки может голова закружиться. Теперь лишь дело за тренировками. Через месяц будешь бегать, обещаю!
Всеобщее ликование: ребенок звонко смеется, его мать и отец обнимают Илью-старшего. Фермер, хлопая героя по плечу:
– Ты просто гений! Я, честно говоря, до последнего не верил, что это возможно!
Илья смущенно улыбается, краснеет:
– Я счастлив не меньше Вашего. Ведь одно дело – чертежи и фантазии, и совсем другое – практика, мало ли где произойдет недочет? Но самоходы действительно работают. Через неделю я сделаю дополнительные штыри и покажу, как их крепить. Это чтобы комбинезон был годен на вырост. Да, и еще посмотрите, какие сюда нужны батарейки, купите сразу побольше, их надо менять примерно раз в месяц.
Фермер, обращаясь к жене:
– Ну, матушка, давай стол накрывать! Выставляй все, что есть в закромах. Гуляем!

* * *
Заполночь. Огромный ярко-желтый ломоть освещает поле и дорогу, по которой Илья, ступая нетвердой походкой и насвистывая что-то бравурное, ведет «под уздцы» своего стального друга. На багажнике мопеда, склонив голову на грудь, дремлет Эврика.
Навстречу Илье, высунув язык, пулей мчится Бобик. Подбежав к хозяину и отдышавшись, громко лает, кивая своей песьей головой в сторону деревни. Эврика вздрагивает, просыпается. Илья наклоняется, гладит пса:
– Ну, Боб, чего ты так разволновался? Недоволен, что выпил? Так ведь я какое
дело провернул, эх-ха! Самому не верилось, если честно, что мальчик пойдет!
Пес продолжает громко лаять, хватает Илью за брючину, пытается тащить хозяина вперед.
– Ты что, хочешь сказать, что-то случилось?
Пес кивает. Эврика соскакивает с багажника, Илья ускоряет шаг:
– Может, с бабой Лушей что?
Пес снова кивает, поскуливает.

* * *
Илья вбегает в дом бабы Луши. Старушка лежит на узкой железной кровати, медленно перебирает деревянные чётки, в изголовье, под святым образом, горит лампадка:
– Дождалась, слава Богу! Я уж звонила-звонила в твои склянки, а ты все не идешь… – голос старушки слабеет. – Подойди сюда, Илюшенька. – Илья подходит, садится на краешек кровати. – Гроб я себе припасла, еще когда на пенсию вышла. Он в чулане стоит… Жаль, священника в наших краях не найти, придется с грехом на душе умирать.
Илья протестующе трясет головой:
– Да какие у тебя грехи, баб Луш! Ты всю жизнь свою честно трудилась, всем помогала…
– Ох, Илюшенька, страшно помирать с такой тайной на душе…
– С какой тайной?
– Когда меня не станет, ты подойди к печке, сдвинь вон ту угловую плитку, –
трясущейся рукой старушка указывает на верхний правый угол печи. – Там шкатулочка стоит. Открой ее, тогда и поймешь все. Об одном прошу: сделай это, я хочу, чтобы хоть на могильном камне была указана моя настоящая фамилия. Настоящая! Обещаешь? – Илья кивает, по его щекам текут тоненькие светлые ручейки. – Да ты не плачь! Я свое отжила, хватит. А вот тебе надо дело благородное продолжать, полезные вещи для людей мастерить... Там в шкатулочке найдешь крест золотой с рубинами и бриллиантами. Он – старинной работы, должен дорого стоить. Для меня-то этот крест был семейной реликвией, а тебе на дело может сгодиться. Так что ты продай его, не береги… – старушка переходит на шепот, – все, Илюшенька, пора. Прости, если что не так.
Илья плачет, баба Луша закрывает глаза, кладет крестом руки на грудь и вдруг вся вытягивается и замирает. Лицо ее светится, кажется даже, что она улыбается.
Скрипит дверь, Илья поворачивает голову, входит Захарыч:
– Вот, шел от самогонщиков, увидел, что свет горит… – осекается, заметив неподвижно лежащую бабу Лушу, быстро крестится. – Померла?! – Илья кивает. – Вот те на, отмучилась! Ну, царствие ей небесное, доброй души человеком была! Говорила чего перед смертью-то?
Илья встает с кровати:
– Уж и не знаю, верить ли? Просила какую-то из печных плиток в углу вскрыть, мол, там шкатулка с какой-то тайной. И еще сказала, чтоб ее под настоящей фамилией похоронили. Я пообещал. А под какой настоящей? В девичестве-то она, как и моя бабка, Лопуховой была?
Захарыч кивает:
– Ну да, а по мужу – Спиридонова…
Илья идет к печке, Захарыч усаживается за столом, достает из кармана чекушку самогона:
– Помянуть надо, садись…
– Нет, сначала шкатулку найду.
– Ты ищи, а я пока разолью, да закуску какую-нито пошукаю…
Илья простукивает верхний правый угол, обнаруживает в одном месте полость, сдвигает плитку, нащупывает в нише бархатистую коробочку, вытаскивает, несет к столу:
– Действительно, старинная шкатулка. – Осторожно открывает ее, выкладывает на стол пожелтевшие бумажки и фотографии, на самом дне обнаруживает увесистый золотой крест, усыпанный рубинами и бриллиантами, подносит его к свету. Рубины кажутся капельками крови. Захарыч роняет поднятую было рюмку:
– Вошь мне в портянку! Это что ж, настоящее золото?
Илья кивает:
– Старинной работы. Баба Луша сказала – семейной реликвией был.
– Да откуда ж у Лопуховых такие реликвии? Это барам полагалось иметь, а не нам, пролетариям.
Илья перебирает пожелтевшие листочки – похоронку на мужа бабы Луши, свидетельство о реабилитации ее сына, старые фотографии. Одну из них, ту, что на толстой картонке, долго рассматривает:
– Гляди-ка, Захарыч, здесь какая-то барыня – в шляпке, с зонтиком, а рядом маленькая девочка… написано что-то, но не по нашему… А это, видимо, год – 1911.
Захарыч берет фотографию, долго вертит в руках, кряхтит. Илья рассматривает еще одну, почти уже рассыпавшуюся, бумажку:
– И здесь не по нашему написано. Только цифру понимаю – 1906. Видимо, тоже год…
Захарыч, почесав в затылке:
– Говоришь, девятьсот шестой? Так-ить Лукерья-то шестого года рождения, кажись. Может, это ее метрика? Ну-ка, дай сюды.
Илья осторожно протягивает пожелтевший листочек, старик долго в него всматривается, подносит к свету, наконец, откладывает:
– Не, не пойму. Это надо показать тому, кто по иностранному знает.
Илья аккуратно складывает в шкатулку крест, документы и фотографии, ставит ее обратно, в полую нишу, задвигает плитку:
– Смотри, Захарыч, не проболтайся никому, – старик божится. – Ты бы шел домой, выспался. Завтра ведь надо крест мастерить, да могилку копать. А я здесь, с бабой Лушей останусь. Она так боялась одна помереть…

* * *
С неба, будто из ведра, льет дождь. По щиколотку в грязи по проселочной дороге Захарыч с Ильей несут маленький, видно, что легкий, гроб. Следом за ними бежит Бобик. Замыкает процессию понурая Эврика. Через пару километров становится видна полуразвалившаяся маленькая церквушка.
Эврика оживляется, услышав слабый перезвон, быстро летит вперед.
Навстречу скорбной процессии, видимо, от станции, идет девушка, на ее плече пристроилась усталая Муза, ее серебристые одежды забрызганы грязью. Мила подходит к процессии, Илья узнает недавнюю гостью. Девушка крестится, тихо спрашивает:
– Баба Луша?
Илья кивает. Муза с Эврикой обнимаются, летят к старой церкви, усаживаются на обескрещенный купол. Муза, брезгливо смахивая с крыльев ошметки земли:
– Ну и грязища! Наши, – машет крылом в сторону неба, – генеральную уборку, видимо, затеяли. Когда вернусь, пожалуюсь. Это ж надо – выливать ведра с грязной водой прямо на людей!.. А где Слава?
– Да шляется где-то. Не знаю, где. С ней в последнее время стало просто невыносимо общаться: нервная, капризная… Мы тут намедни повздорили, ну и она, как всегда, фыркнула и улетела.
– Да, быстро она отошла от истории с Прикармановым.
Обе вздыхают, усаживаются поудобнее. Подперев щеку крылом, Муза слушает рассказ Эврики об эксперименте Ильи, оживляется:
– Вот здорово! Пошел, значит, мальчик? Во что бы то ни стало надо помочь Миле написать об этом, тогда и утрем нос всяким проходимцам!

* * *
На старом погосте, под могучим деревом, Захарыч с Ильей, по колено в грязи, копают яму, Мила обрывает пожухлые заросли крапивы. На свежий холмик водружается принесенный заранее крест. Илья, утерев со лба брызги:
– Вот, пока деревянный. Потом красивее сделаю – металлический. Да и табличку надо будет специальную, ведь с настоящим именем пока не все ясно, – достает из-за пазухи деревянную досочку и шариковую ручку.
Мила, очень тихо:
– А что насчет настоящего имени?
Илья, вытаскивая из кармана широких брюк бархатную шкатулочку:
– Да вот, загадала нам бабуля загадку напоследок. Просила под настоящим именем похоронить, а мы ее, кроме как Лукерьей, никогда и не звали. Может, Вы разберетесь? У нее тут какие-то странные бумаги сохранились…
Илья достает тот самый пожелтевший листок, протягивает девушке. Та читает, брови ползут вверх:
– Вот это да! Ну надо же!
Захарыч с Ильей, нетерпеливо:
– Да что, что там написано?
Мила, севшим голосом:
– Это – старонемецкий язык, но разобрать можно. Тут написано, что 26 сентября 1906 году у… барона Фридриха-Георга фон Штольбурга и его супруги, баронессы Марии-Кристианы, урожденной баронессы фон Хагенляйн, родилась девочка, нареченная Луизой-Марией фон Штольбург.
Гробовое молчание через несколько минут прерывает Илья:
– Так что же, баба Луша – баронесса?
Мила кивает:
– Выходит, да. Так что берите табличку, пишите: «Здесь покоится Лукерья Фридриховна Лопухова-Спиридонова. Урожд. баронесса Луиза-Мария фон Штольбург. 1906–1996».
Илья выводит странные строчки старательно, но получается все равно криво. Он досадует:
– Лучше бы Вы, Мила, написали… Хотя, ладно, все равно на девять дней
заменю и крест, и эту дощечку.

Услышав таинственную историю, Муза, кубарем скатившись с купола церкви и перевернувшись в воздухе, летит к могилке. За ней пулей устремляется Эврика, подхватывает сестру под крыло:
– Ты что? Так ведь можно все крылья переломать! Куда несешься, как угорелая?
– А что ты мне не рассказала об этой бабульке? Жуть как интересно! Такая жизнь! Это же целый роман написать можно! И наверняка с продолжением…
Эврика, в ужасе машет крыльями:
– Ты что? Думаешь, она оживет?
Муза таращит на сестру голубые глаза, крутит перьями у виска:
– Кто? Старушка?! Ты уж совсем заизобреталась!
– Ну а при чем тогда продолжение?
– Да потому что родственнички этой старушки наверняка ее искали! – Муза, в возбуждении, летает меж деревьев, глаза ее блестят, щеки раскраснелись. – Тут такой сюжет завернуть можно…
Эврика, тронув сестру за плечо:
– Да угомонись ты, объясни толком!
От прикосновения Муза вздрагивает:
– Что? Куда? Ты кто?.. – наконец фокусирует взгляд на сестре. – А, это ты! Да я тут кое-что придумала… В общем так: я сейчас кой-куда сгоняю, Мила пока и без меня разберется, что к чему. Под любым предлогом постарайся задержать ее здесь, я скоро вернусь. Сестра не успевает кивнуть, как от Музы остается лишь легкий ветерок.