* * *
Поминки в доме бабы Луши. Захарыч, молчавший с тех пор, как услышал о баронском прошлом своей соседки, выпив, наконец-то обретает голос:
– Нет, ну вошь мне в портянку. Баронесса! Это ж надо!
Илья, задумчиво:
– Вот о ком статью писать надо. Такая судьба!
Перебивая друг друга, Илья и Захарыч взахлеб рассказывают девушке все, что знают о лопуховском периоде жизни бабы Луши.
– И ведь надо ж, всю жизнь вот так, бок-о-бок, а она на тебе – баронесса! – вновь сокрушается Захарыч, с силой хлопая Илью по коленке, на которой уютно устроилась Эврика. Дева вскрикивает, старик извиняется:
– Прошу пардон, мадам, не сразу заметил. Вы, поди, ее сестра будете? – кивает на Милу.
Эврика, застенчиво:
– Нет, я – помощница Ильи.
– А-а-а! Ну теперь понятно, откуда у него столько идей!
– Нет, Вы не правы, идеи у него свои, я ему только чуть-чуть помогаю.
– Вот это правильно! Все мы, люди, должны помогать друг другу.
Илья и Мила с недоумением смотрят на Захарыча, решают, что это у него на нервной почве, от потрясения. Илья, осторожно:
– Захарыч, слышь, ты успокойся. Ну баронесса, ну бывает. Ведь какие лихие
годы тогда шли! Ей еще, можно сказать, повезло – жива-здорова осталась, в лагеря не сослали…
– Да при чем здесь лагеря? Она только помогает, а идеи у тебя – свои!
Илья гладит старика по голове:
– Ну конечно помогает! Вон, когда в Лопухово в первую ночь заявился, так она поесть дала. И вообще, как бабушка мне была.
– Какая бабушка! – возмущается Захарыч, оценивающе разглядывая Эврику, – ей и двадцати пяти не будет.
Мила и Илья, хором:
– Кому?
– Кому-кому, помощнице твоей. Неужто ты ее не замечаешь? Нет, ну все, все ослепли! Ничего не видят дальше собственного носа!
Мила и Илья решают не спорить со стариком, подхватывают его под руки и ведут к широкой лавке, застеленной толстым шерстяным покрывалом:
– Иди, Захарыч, полежи немного, отдохни. А то кто ж столько переживаний разом вынесет!
Старик безропотно укладывается на лавку, рядом с ним садится Эврика, гладит его по голове. Мила достает из сумки фотоаппарат, переснимает документы, крест и фотографии из тайной шкатулки:
– Да, может получиться очень интересный материал. Выходит, Ефросинья Лопухова – ее приемная мать, и она, видимо, работала кухаркой у барона Штольбурга в Петербурге…, – Илья кивает, с лавки доносится утвердительное икание Захарыча. Мила быстро пишет в блокноте. – Ну что ж, в Музее истории Петербурга у меня есть знакомая, так что информацию о Штольбургах разыщу. Но я бы хотела еще поговорить с Вами, Илья. О протезах-самоходах…
Илья отмахивается:
– Не время сейчас!
– Нет, самое время! – протестует Мила. – Я узнала, что Ваше изобретение украли из конверта и запатентовали на другое имя. И даже знаю, кто это сделал.
Илья, равнодушно:
– Ну и пусть. Я даже рад. Может, у того человека получится поставить производство протезов на поток, а я этого сделать не смогу. Мне надо над другим работать. Только вот денег где взять? Хоть баба Луша и говорила, что могу крест продать, а все же жаль, такая вещь! К тому же, может, и настоящие наследники найдутся…
Мила, настойчиво:
– Илья, ну скажите хотя бы: Вы эти протезы для мальчика сделали? И где его найти? Зря я, что ли, такой путь проделала!
Илья молчит, Захарыч, снова икнув:
– Сделал, сделал. Вчера опробовали даже, пошел мальчик, – свешивает с лавки ноги. – Айда, покажу дорогу к дому фермера. Илья-то наш очень уж застенчив, сам ни в жисть не будет хвастать.
Эврика заботливо помогает Захарычу подняться, он опирается на ее руку, выходят на двор. Старик тихо шепчет Эврике на ухо:
– Ты уж прости, девушка. Буду шепотом говорить с тобой, а то они меня в психушку сдадут… И как они только могут не замечать такую красоту! – сокрушается старик.
Эврика улыбается:
– Ничего, я привыкла. Придет время, увидят.
– А почему я тебя вижу? Может, мне помирать скоро?
– Нет, Захарыч, ты еще поживешь. Просто сейчас ты, как бы сказать, находишься в другом измерении. Поэтому и видишь меня.
Захарыч радуется:
– А! У нас это называется белой горячкой. Вот здорово! Правда… – чешет в затылке, – за это иногда в больницу сдают. Ну да Илья этого не сделает, так что могу спокойно с тобой разговаривать.
Захарыч вытаскивает из кармана непонятным образом оказавшуюся там чекушку, предлагает Эврике:
– Может, выпьешь? Нет? А я махну, а то вдруг ты исчезнешь, и поговорить по душам не с кем будет. Лукерья-то померла, – смахивает вдруг набежавшую слезу, – а Илья не слишком разговорчив. Да-а-а, все копается-копается, изобретает что-то. Голова – клад, а денег – ни шиша. Шел бы вон хоть в сантехники, все копеечка какая-никакая была б в кармане… – осекается, заметив, что позади идет Мила. – А, вот и ты! Я уж думал, где пропала, может, раздумала идти к фермеру…
– Что Вы! Я же ради этого и ехала.
Захарыч объясняет Миле дорогу к дому Зернова, девушка, с трудом вытаскивая из грязи то одну, то другую ногу, медленно идет по дороге. Через несколько минут, поднимая черные фонтаны, ее догоняет старенький УАЗик. Из кабины выглядывает симпатичный мужчина лет сорока:
– К кому путь держим?
– К фермеру Зернову.
– И какими судьбами? – мужчина открывает правую дверь кабины.
– Я – журналист, хочу написать статью об изобретении Ильи Лопухова и поговорить с мальчиком, которому он сделал протезы-самоходы.
Широкое лицо мужчины от улыбки приобретает идеальную форму шара:
– Самое время, молодец! Садись, я и есть отец Ильи.
Мила, убирая ногу со ступеньки:
– Как отец Ильи? Вы же с ним почти ровесники!
Водитель весело смеется:
– Да нет же! Я – фермер Зернов, а моего сына, для которого Илья Лопухов сделал протезы, тоже зовут Илья.
Мила забирается в кабину, фермер, отпустив баранку и активно жестикулируя, пытается объяснить девушке, как выглядят «самоходы». Девушка сжимается в комок, заметив, что машина едет, как ей того хочется, то есть зигзагами. Фермер снова заливисто смеется:
– Да не бойтесь Вы! Кроме моей, других машин здесь нет. Кстати, вот и наш дом.
Фермер гудит, ворота распахиваются, Мила видит маленького мальчика в слишком просторных для него свитере и брюках. Осторожными шажками он идет навстречу отцу и гостье, радостно сообщает:
– Папа! А я сегодня уже пробовал бегать!.. * * *
Наверху настало время перетряхивать подушки и перины. Московские улицы, еще вчера противно чавкавшие грязью, укрыл пушистый белый ковер. В кафе, интерьер которого стилизован под быт русской деревни, все столики заняты. За одним – у большого окна, выходящего на мощеную улицу, – привлекательная женщина и респектабельный мужчина, старше ее лет на двадцать. Однако даму этот мезальянс нисколько не смущает, она активно кокетничает со спутником, не замечая насмешливых взглядов соседей. Мужчина, тщательно подбирая русские слова, рассказывает что-то веселое. По крайней мере, его спутница то и дело хихикает. За соседним столиком парень разворачивает газету «Москва и москвичи», известную среди жителей столицы как «МиМ». Мужчина внезапно умолкает, приподнимается, вытягивает шею и сдвигает очки на кончик носа, пытаясь рассмотреть из-за плеча парня большую фотографию и прочесть заголовок. Ему мешает локоть соседа, и тогда он шепотом просит спутницу:
– Мари, я понимаю, что это неприлично, но не могли бы Вы прочитать заголовок той статьи?
Женщина прищуривается, и так же шепотом читает:
– «Баронесса из Лопухово. Уникальная судьба Луизы-Марии фон Штольбург».
Мужчина хватается за сердце, женщина – за мужчину:
– Ганс, что с Вами?
– Лопухово, Лопухово…, – шепчет мужчина. – Мари, прошу Вас, попросите у этого юноши газету! Я заплачу, сколько он скажет.
Парень слышит соседский шепот, оборачивается, заявляет с наглой улыбкой:
– Десять баксов, и она твоя!
Мари взвивается:
– Десять баксов! Да ты рехнулся!
Ганс ее останавливает:
– Ничего, ничего, сколько он скажет. Только у меня нет боксов. Может, он возьмет в дойчмарках?
Парень тут же соглашается:
– Окей! Тогда двадцать.
Мужчина вытаскивает толстое кожаное портмоне, отдает парню деньги и вырывает у него из рук заветную газету:
– Мари, пожалуйста, читайте эту статью. Только медленно.
Женщина негодует, но читает. Очки Ганса запотевают, по щекам бегут слезы. Мари в недоумении:
– Да что с Вами?
Мужчина достает чистейший носовой платок, утирает слезы:
– О, Мари! Я ведь тоже Штольбург. И, кажется, Луиза-Мария – моя тетка, которую мы так долго искали… Это очень длинная история. Я расскажу ее Вам по дороге. Поехали!
Мари, с ужасе:
– Куда?!
– В Лопухово!
– Ганс, но это очень далеко! Я знаю, потому что там сейчас живет мой бывший муж, Илья. И бабу Лушу, которая оказалась баронессой, я тоже знала, встречалась с ней несколько раз. Но сейчас уже поздно, куда на ночь глядя ехать? Давайте отложим до утра…
– Нет, я поеду прямо сейчас. Только скажите мне: по какой это дороге?
Мари подзывает хрупкую девочку с табличкой «Катя». Не изучая дотошно, на сей раз, принесенный счет, Ганс наскоро расплачивается, одеваясь на ходу, выбегает из кафе. Следом бежит Мари-Мариша:
– Ганс, я с Вами! Не могу отпустить Вас в такой дальний путь. Вдруг что-то случится?
Мужчина машет шарфом проезжающим машинам, Мари пытается его отговорить ехать на такси, но Ганс уже ничего не слышит. Наконец, останавливается старенький дребезжащий «Жигуль». Старик в кроликовой шапке набекрень обнажает практически лысую челюсть:
– Куда ехать?
– В Лопухово, – делая ударение на «у», Ганс пытается впихнуть кругленький пивной животик в узкую дверь «Жигуленка».
Водитель чешет шапку:
– Куда?!
Мариша отстраняет Ганса, объясняет дорогу. Старик снимает «кролика»:
– Ну, это баксов на двести потянет! Ведь мне еще и обратно ехать надо…
Ганс, наконец, втискивается на переднее сиденье:
– Хорошо, хорошо. Поехали!
Мариша впрыгивает на заднее сиденье, долго бурчит по поводу цены. * * *
Вырвавшись из плотного потока сигналящих авто, машина направляется в сторону области. Километров через десять становится понятно, что путь предстоит долгий и непростой. «Жигуль», разбрызгивая грязно-белую жижу и подпрыгивая на колдобинах, жалобно звякает внутренностями. Вокруг не видно ни зги: лишь иногда полуразвалившиеся деревянные строения тускло освещаются редкими фонарями. Точно у таблички «Хрюкино» машина, завязнув в грязи, глохнет. Используя идиомы из тюркского наречия, водитель открывает дверцу:
– Все, приехали!
Ганс читает по слогам:
– Хрю-ки-но. Но нам надо в Лопухово! Мы что, заблудились?
Водитель, зло:
– Нет, застряли! Вылезай, ганс, толкать будем!
Ганс снимает длинное кашемировое пальто, аккуратно закатывает рукава идеально белой рубашки:
– А как Вы узнали, что меня зовут Ханс?
– Да мы всех немцев гансами кличем!
– Да? – удивляется Ганс. – Вообще-то мое полное имя Ханс-Йорг. А Вас как звать?
– Василий. И бабе своей скажи, пусть вылезает, чо расселась?
Мариша, понимая, что на «бабу» обижаться не время и не место, нехотя вылезает из теплого салона.
Через полчаса бесплодных попыток становится ясно, что втроем «Жигуль» не вытащить.
– Бестолку! Будем ждать тягу, – резюмирует Василий.
Мариша начинает причитать:
– Вот, говорила же, нечего ехать на ночь глядя! А Вы, – толкает Василия, – тоже хороши! Знали же, что у Вас не машина, а развалюха. Зачем согласились ехать в такую даль? Что теперь, ночевать здесь?
Мариша плачет, Ганс укладывает женщину на заднее сиденье, прикрывает своим пальто:
– Вы поспите немного, может, скоро кто проедет мимо…
Мариша, успокоившись, посапывает на заднем сиденье, мужчины дремлют, откинувшись на подголовники. Часа через четыре на дороге появляется «конный экипаж»: тощая лошадка, запряженная в телегу. Кто ей правит – в темноте не видно. Ганс, всплеснув руками:
– Ну надо же! Как и сто лет назад! Мне бабушка, жива была, рассказывала…
Василий резко прерывает пассажира:
– Пойду попрошу, может, подтянет нас. Но ему заплатить надо будет!
– Хорошо, хорошо! Главное, чтобы вытащил! – Ганс выскакивает из машины вслед за Василием. Водитель кобылы, прищурившись, смотрит на иностранца:
– И чего это его занесло в наши края? Мож, шпионит?
Из машины выскакивает растрепанная Мариша:
– Ну, чего же Вы мелите-то, а? Как не стыдно перед иностранным гостем?
Тетку он свою родную ищет! Здесь недалеко, в Лопухово, она жила!
– Тады другое дело. Ладно, щас подъеду, цепляй свой тарантас!
На крик «А ну, пошла!», кобылка пыжится изо всех сил, в такт ее движениям Ганс, Василий и Мариша толкают напрочь увязший в грязи «Жигуленок». Наконец, он сдвигается с места, оставляя позади себя рытвины сантиметров в тридцать. * * *
В Лопухово «Жигуль» умудряется добраться к семи утра. Однако еще не рассвело, и потому опознать дом бывшего мужа Мариша никак не может. Большинство полуразвалившихся строений – явно нежилые, с заколоченными крест-на-крест окнами.
– Я ведь тут уже несколько лет не была, последний раз приезжала, когда мать Ильи хоронили, – оправдывается женщина.
Ганс молчит, ошарашено созерцая окрестности. Василий, проявив сообразительность, несколько раз протяжно сигналит. Из-за забора самого дальнего дома доносится звонкий лай. Василий едет на собачий голос:
– Ну вот, раз собака есть, значит, и люди рядом.
И правда: в окне зажигается свет, скрипит дверь, на порог кто-то выходит. Мариша с трудом открывает окно «Жигуленка»:
– Простите, Вы не подскажете, где здесь дом Ильи Лопухова?
Мужчина бежит к калитке:
– Мариша, ты?!
Женщина выскакивает из машины:
– Ну, наконец-то добрались, не прошло и полгода!
Навстречу гостям, виляя хвостом и поскуливая, трусит Бобик. Илья запахивает тулуп, из-под которого видны сатиновые семейные трусы по колено:
– С кем это ты?
Мариша, нервно:
– Что, будешь нас на холоде держать? И так, считай, всю ночь ехали! * * *
Илья проводит гостей в дом, хлопочет: ставит чайник, достает из погреба соленья-варенья. Ганс стаскивает щегольские ботиночки, из которых льется грязь, пытается объяснить хозяину цель визита.
Василий, понимая, что обратный путь ему не осилить, соглашается лечь на лавке. Мариша ловко забирается на печку и плюхается на спящую Эврику. Дева с криком: «Кто тут?» резко вскакивает, Мариша визжит:
– Развел тут всякую нечисть! Мыши у тебя, Лопухов, стадами по печке бродят!
Илья, миролюбиво:
– Ну что ты, какие мыши? Померещилось от усталости…
Возмущенная Эврика щиплет нахалку за бок, та, уже в полудреме, вяло отмахивается. Илья приглушает свет лампы, садится напротив Ганса. Мужчины шепотом разговаривают… * * *
Марише снится сон: большой дом, голубой, с белыми колоннами, очень похожий на дворец. В просторных комнатах – много бородатых, страшных мужчин. Вилами, дубинами и топорами они громят все вокруг, слышен рев и шум. Испуганная женщина, одетая по-старинному, стоит на улице под окнами, вплотную прижавшись к стене.
Вот в залу входит холеный мужчина во фраке и с тростью. Мужики набрасываются на него: кто-то колет его вилами, кто-то остервенело бьет дубинкой по голове. Паркет заливает кровь, мужики расступаются, оставив в покое уже бездыханное тело.
Дама, озираясь, в ужасе бежит прочь от дома-дворца… Наконец, он теряется из виду, и вот уже беглянка стучится в низкую, вросшую в землю, калитку. Ей открывает дряхлая старушка, охает, впускает женщину внутрь…
– На Охте жила одна чухонка, у которой наша семья покупала молоко, –
шепчет Ганс почти что на ухо Илье. – Вот она-то и помогла нашей бабушке убежать. Точнее, помог ее муж, он работал на тепловозе: бабушка переоделась в кочегара, так и выбралась в Финляндию. Но и там долго не задержалась: устроиться на работу не смогла, да и большевиков жуть как боялась! Пришлось отдать самое дорогое колье, чтобы рыбаки переправили ее в Швецию. Как подумаю, что ей, бедняжке, пришлось пережить… Ведь она беременна была, моего отца ждала. Он-то уже в Швеции родился. Бабушка страх как нуждалась, все драгоценности продала: с маленьким ребенком никто не хотел на работу брать. Вот и крутилась, как могла: у кого пол помоет, кому белье постирает. Это потом уже, когда мой отец немного подрос, она устроилась гувернанткой в хорошую семью. Детей было, кажется, пятеро. Так она со всеми и занималась: немецкий язык, музыку и хорошие манеры им преподавала, а заодно и отец мой при ней был. Потом он выучился на строителя, зарабатывать хорошо стал. Хотели они было в Германию поехать, да слухи нехорошие поползли: мол, война скоро. Вот в Швеции и остались: отец женился, а после войны и я родился. Только в начале пятидесятых наконец-то решились в родную Баварию перебраться. Замок наш, конечно, весь был разрушен, но отец выкупил часть земли, построил хороший дом. Так что у бабушки к концу жизни только одно желание и осталось: найти дочку свою, Лулу… Она много читала о порядках в СССР и даже ездила как туристка в Петербург…
– В Ленинград, – автоматически поправил Ганса Илья.
– Ну да, в Ленинград. Вернулась, помню, вся расстроенная. Рассказывала: купила карту, а там этих деревень Крапивино – и не сосчитать! Жизни не хватит все объехать. Но письма куда-то все писала. Правда, ответов на них не было.
– А почему Крапивино? – удивляется Илья.
– Спутала, как я теперь понимаю. Крапивино – Лопухово. Запомнила, видимо, только то, что название «травяное».
– Да, а у нас таких – пруд пруди. Но Вы-то откуда так хорошо русский язык знаете?
– Бабушка учила нас. И отца, и меня. Когда умирала, строгий наказ дала:
не вы, так дети ваши – найдите хотя бы могилку Лулу, попросите за меня прощения, что кинула дочь на произвол судьбы. Всю жизнь, сколько ее помню, плакала перед Мадонной, каялась… И все надеялась, что крест со святыми мощами, наша семейная реликвия, спасет ее от бед. Поэтому Вы, как только рассветет, покажите мне дорогу на кладбище, мне обязательно надо на могилку Лулу...
Илья направляется к большому сундуку, переворачивает его, открывает «второе дно», извлекает оттуда заветную шкатулку, несет ее к столу:
– Если бы на три месяца пораньше Вы приехали! Но баба Луша была крепкой женщиной. Много горя пережила, но не озлобилась, не сломилась. Только перед смертью свою тайну мне рассказала, а раньше никто и не догадывался, кто она. Мы с Захарычем так и ахнули, когда увидели, что в шкатулке. Забирайте. Это все – Ваше.
Илья высыпает содержимое шкатулки на стол, поверх бумаг и фотографий падает крест. Ганс дрожащими руками дотрагивается до кроваво-красных камешков, целует семейную реликвию, причитает:
– Сохранился! Ну надо же, сохранился! Илья, этой вещи нет цены… По крайней мере, для нашей семьи. Не обижайтесь только: я Вам отдам сейчас все деньги, которые у меня с собой, а потом еще привезу. Только скажите: сколько Вам надо? Заплачу, сколько скажете. Вы просто не представляете, что значит для нас этот крест!
Ганс обнимает Илью, тот, извернувшись, утирает набежавшую слезу. На печке зевает Мариша. Отодвинув занавеску, видит сцену братания бывшего мужа с потенциальным, собирается что-то сказать, но, заметив рубиново-бриллиантовый крест, замирает с открытым ртом. Эврика, прошипев: «Вот тебе, вредина!», тихонько подталкивает Маришу. Та падает с печки на храпящего Василия. Василий дико кричит, пытается вскочить, но Мариша, не желая, чтобы водитель увидел крест, закрывает его глаза обеими руками. Парочка кубарем летит с лавки.
Ганс быстро прячет семейную реликвию и бумаги в барсетку, уводит Илью за дверь. В сенях гость достает толстый кожаный кошелек, вытаскивает из него все деньги, отсчитывает несколько бумажек:
– Эти оставлю, потому что водителю должен двести боксов... Значит, четыреста марок. Остальное – Ваше. Возьмите. Спасибо Вам за заботу о Лулу и, конечно, за крест с документами.
Илья ошалело смотрит то на Ганса, то на пачку валюты:
– Какие боксы?
– Не знаю, – пожимает плечами Ганс. – Но и парень в кафе так сказал, и водитель. Я понял только, что они стоят в два раза дороже наших дойчмарок, вот и посчитал по курсу один к двум.
Дверь из комнаты пытаются приоткрыть, но Ганс подпирает ее спиной, шепчет:
– Спрячьте, спрячьте! Здесь около двух тысяч немецких марок. Мало,
конечно, за такой подарок, но обещаю: потом обязательно еще привезу. Просто сейчас больше нет!
Илья отстраняет руку Ганса:
– Не надо, я не возьму! Мне баба Луша все равно как родная бабка была. А крест этот ваш, семейный. Так что же, я его Вам как бы продавать буду?!
Дверь со стороны комнаты удается открыть. Высовывается Мариша:
– Чего это вы тут секретничаете?
Илья впихивает ее обратно и заходит в комнату сам:
– Обсуждаем, как идти до кладбища: пешком, или Василий подвезет…
Василий, кряхтя, спускает ноги с лавки:
– Я бы чаю попил, да в обратный путь. Эй, ты, – дергает Маришу за подол юбки, – скажи своему гансу, пусть расплачивается. Мне домой пора.
Ганс засовывает пачку с деньгами в карман Ильина тулупа, одевает свое пальто:
– Я готов! * * *
Илья бредет по разбитой дороге в сопровождении верных спутников – пса и Эврики. Вокруг все серо и уныло: голые деревья, низкое клочковатое небо, колючий ветер и непролазная грязь. Засунув озябшие руки в карман тулупа, нащупывает там пачку валюты. Останавливается, достает деньги, долго смотрит на них в недоумении. Эврика тихо хихикает, Бобик тявкает. Илья оборачивается, но машина, на которой уехали Ганс с Маришей, уже исчезла из виду.
– Ну, так тому и быть. Значит, смогу наконец-то начать работать над биномом.
Что там этот Ганс говорил? Две тысячи дойчмарок? Это сколько ж в наших, деревянных? Ну да сколько бы ни было, должно на первое время хватить. Завтра же еду в Москву, куплю все, что нужно для опытов…
Уже не замечая ни грязи, ни сырости, Илья бежит к дому. На лице – счастливая улыбка. Бобик и Эврика едва поспевают за героем. У калитки своего дома замечает УАЗик фермера. Завидев Илью, из кабины выпрыгивает Зернов-старший, затем выносит на руках Илью-младшего, осторожно ставит мальчика на ноги. Тот, покрутив рычажки, быстрой и уверенной походкой идет навстречу герою:
– Дядя Илья, я хочу быть, как Вы – изобретателем!
Зернов-старший, в смущении:
– Не мог бы ты с пацаном иногда заниматься? Всю плешь проел: хочу, говорит, быть, как дядя Илья, и все тут! Я буду платить, ты не сомневайся…
Илья-старший улыбается, треплет мальчишку за рыжие вихры:
– Конечно, смогу. Только никаких денег. Он, считай, и мне, что сын. * * *
Окно в сад открыто настежь. Теплый ласковый ветер колышет белую в мелкий цветочек занавеску. Капельки недавно прошедшего дождика блестят на ярко-зеленых молодых листьях. Весь воздух пропитан дурманящим запахом сирени. Эврика качается в гамаке под ослепительно-белой яблоней.
За столом у окна, почти соприкасаясь лбами, сидят два Ильи, старший объясняет младшему какие-то чертежи:
– …Понял? – Пацан кивает. – Вот и хорошо. Когда подрастешь, сможешь сам сделать себе новые протезы.
– И для других тоже буду делать. Дядя Илья, а когда ты мне расскажешь про бином гармоникус?
Старший вздрагивает:
– Ты откуда знаешь эти слова?
Младший, хитро прищурившись, показывает на стопку бумаг в углу стола:
– Да вот же лист торчит!
Старший, почесав в затылке, собирает бумаги, складывает их в металлическую коробку и прячет в потайной нише в печи:
– Я и сам пока точно не могу сказать, как этого достичь. Но знаю, что рецепт
должен быть.
– Рецепт чего?
– Гармонии. Я вроде бы изобрел такую вакцину – ну, прививку, что ли… Ее можно делать младенцам, и они будут гармонично развиваться. То есть, у них будут здоровы и тело, и душа. У меня есть несколько вариантов таких прививок, но все это пока лишь только идеи. Их обязательно надо проверять на практике, потому что если раствор приготовить неправильно, то из детей могут получиться самые настоящие монстры.
В глазах пацана пляшут чертики:
– А давайте вместе проверять!
– Нет, это в домашних условиях невозможно. Нужно создавать целую лабораторию. А для этого требуется много денег…
Пацан хлопает ладошкой по столу:
– Значит, надо достать денег! Хочешь, я у папы попрошу?
Илья-старший смеется:
– Даже если твой папа продаст и ферму, и дом, все равно не хватит.
Илья-младший задумывается, не отрываясь смотрит на раскачивающийся на ветру гамак.
Эврика, прикрыв глаза, наслаждается покоем. Вдруг кто-то приземляется. Дева пробуждается, обнаруживает рядом с собой Музу. Отдышавшись, гостья начинает щебетать:
– Хорошо устроилась, сестричка. Не жизнь, а рай. Прямо как у нас дома…
Эврика блаженно улыбается, потягивается:
– Да, наконец-то могу себе позволить передохнуть. У Ильи дела идут неплохо,
да и погода наладилась… А ты какими судьбами?
– Ты же знаешь, я с Милой неразлучна. Она сейчас едет сюда. Причем, с сестрой. А ту недавно, кстати, Слава навестила. Все подзуживала ее мужу отомстить. Веселенькое дельце было! Линда в своей новой газете стала главным редактором, всю правду про Гришины дела пропечатала. Так что он теперь никуда на работу не может устроиться, да и Атасов его послал куда подальше. В общем, получил Гришка за свои делишки. Правда, Митек этот, Славин протеже, вовсю звездит, какой канал по телику не включишь – везде он цицеронит. Научила на свою голову! Наверное, все-таки станет депутатом. Тоже мне – заступник всех русских кулибиных, помощник сирых и убогих. Смех, да и только! Знали бы, какие деньжищи он делает на чужих изобретениях. А все Слава…
– Да, она - мастер своего дела.
– И не говори…
Из-под крыльца вылезает Бобик, лает. Муза вздрагивает, укоряет пса:
– Ну, и чего разорался? Я же сказала: жди гостей. Моя Мила с сестрой сейчас
приедут.
Бобик, кивнув Музе, замолкает, бежит к калитке, виляя хвостом. *
У дома тормозит ярко-красный «Пежо». Хозяин выходит навстречу гостьям, Илья-младший, проскользнув мимо старшего, бежит к Миле:
– Привет! Я тебя узнал! Ты – та корреспондентка, которая мою фотографию
в газете напечатала. А моя мама вырезала эту статью и в семейный альбом положила. Вот! А еще дядя Илья бином гармоникус изобрел. Так что скоро все станут гармониками…
Мила обнимает пацана. Линда, сдвинув набок шляпку:
– Кем станут?
– Гармониками!
Илья-старший, покраснев и глядя на Линду во все глаза:
– Да Вы не слушайте его, фантазирует парень. Но это и хорошо, потому что без фантазий изобретателям никуда.
Илья-младший, отстраняясь от Милы:
– Ничего я не фантазирую! Ты же сам говорил, что уже изобрел пилюлю.
В глазах Линды появляется огонек азарта:
– Что же Вы, Илья, скрыть хотите такое изобретение? Это же сенсация!
– Пожалуйста, не надо об этом писать. Все пока только на стадии задумки, не более того… Я даже опытов еще не проводил.
– Потому что у него нет денег на лабораторию! – снова вклинивается в разговор Илья-младший. – Тетя, помогите дяде Илье найти денег!
Линда хищно улыбается:
– Мы для этого и приехали. Напишем о дяде Илье статью, глядишь, и найдутся спонсоры. Так что давайте, несите чай. Мы, пожалуй, сядем вот за этим столом, под яблоней.
Илья несется в дом, слышен грохот. Это он опрокинул самовар. Линда подзывает к себе мальчика:
– Хочешь помочь учителю? – Пацан кивает. – Тогда выкладывай все, что знаешь про этот…
– Бином гармоникус! – радостно подсказывает Илья-младший и взахлеб пересказывает все, что узнал от своего наставника. Эврика, завязывая длинные волосы в тугой узел:
– Ну надо же, до чего эта Линда на нашу Славу похожа! Та же беспардонность… А вот и она сама, легка на помине.
В гамак плюхается Слава:
– Фу! Насилу нашла ваше Лопухово. Куда ни глянь, везде уродливые кособокие избы. Только по их дому, – кивает в сторону дома фермера, – и опознала эту тьмутаракань.
Эврика, возмущенно:
– Никакая это не тьмутаракань! Очень даже тихое, спокойное место. И, кстати, экологически чистое.
Муза вздыхает:
– Это правда! Я в Москве уже, кажется, отравилась вся. Дышать вообще нечем. А сюда прилетела, так даже голова разболелась от чистого воздуха. Надо бы к морям сгонять. Или в горы. Вы как?
Слава, мечтательно:
– Да… Сейчас бы в Фортунию. Как же там красиво! И вообще, я уже в море не купалась не знамо сколько. Безобразие! Все носишься, носишься, и никто даже спасибо не скажет. Слушайте, а может, сгоняем хоть на недельку, а? Дела все закручены, несколько дней погоды не сделают… А здесь и без нас сейчас справятся…
Слава и Муза выжидающе смотрят на Эврику. Улыбнувшись, дева кивает. Мила смотрит ввысь и видит три легких облачка. Они стремительно летят к югу.
|
